Лето бабочек  - Хэрриет Эванс

Слуги слышали их и весело смеялись. Однажды днем, когда они сидели вдвоем и Нина пела королю, издалека послышался топот копыт и потом ужасный звук – звук горна, возвещая о прибытии Круглоголовых.

Чарльз спрятался в потайной комнате, и сколько ни обыскивали дом люди Кромвеля, они не нашли часовню, спрятанную за лестницей, где окнами служили лишь щели. А Нина стояла под аркой своего дома и умоляла их уехать.

– Это мой дом, – говорила она им. – Я скорее умру здесь, чем отдам его кому-то.

В тот момент она наконец поняла, что Кипсейк принадлежит ей.

Когда король оставил ее, Нина обезумела от горя. Она говорила только о нем. Она рыдала, когда он уехал. Шел месяц за месяцем, а от него не было ни слова. Спустя некоторое время Нина родила девочку, которую назвала Шарлоттой, в честь своего отца.

Она отпустила своих слуг на каникулы, а малышку оставила с кормилицей, ее самой преданной служанкой и другом, которую звали Мэтти. И потом она отправилась в маленькую часовню, в которой прятался король, и лишила себя жизни тем способом, о котором детям нельзя рассказывать.

После ее смерти слуги вернулись в дом с малышкой и обнаружили записку, которую прислал король, пока их не было. В ней он писал, что завещает Кипсейк своему ребенку и всем дочерям, родившимся здесь. И еще он прислал бриллиантовую брошь, выполненную в форме бабочки, которую Шарлотта, его дочь, стала носить, когда выросла, и которую она отдала своей дочери, прежде чем умерла. На тельце бабочки была высечена надпись:

Сама я считаю, что Нина была очень смелая. Она умерла, потому что не хотела больше жить без него. Она знала, что то, что сказал король, было правдой. То, что любят, никогда не погибнет. Она знала, что хотя он и был далеко, сражаясь за свою корону под угрозой смерти, и что потом он будет сидеть на троне и править всеми нами, и о его жизни будут знать все, его тело и душа будут принадлежать всем нам, все равно у нее были те две недели, давным-давно в сентябре, на исходе лета, которые были только ее и его, и ничьи больше.

То, что любят, никогда не погибнет.

Дом дремлет, охраняемый потомками Нины, которые хранят ее секреты. Возможно, однажды, дети, вы отыщете его. Вдоль по реке, вниз по ручью – к нему не добраться по дороге, и его нет на карте. Но вы узнаете его, когда придете туда. Только чистое, открытое сердце найдет к нему дорогу.

Конец.

Когда мне было около десяти, мама начала встречаться с Малком. Он часто заходил в итальянский ресторанчик, где она работала, и заказывал огромную миску пасты, а потом рассказывал свои истории, и они болтали. Она много говорила о нем – какой он был смешной, как рассказывал ей все эти ужастные истории о случаях, о которых он писал: обычно это была поножовщина в баре или обезглавленные тела в канале. Я помню, как она сказала, что ей жаль его жену или девушку, которой приходится каждый вечер это выслушивать, потому что это было так мерзко. Но на самом-то деле у него не было ни той, ни другой, и он все никак не мог набраться смелости и пригласить куда-нибудь маму. Когда она бросила работать официанткой, они потеряли связь.

Около года спустя, вскоре после того, как мама начала ремонт в квартире нытиков Лоусонов, которую мы купили годом раньше, она как-то смотрела на циновку из рафии у магазина ковров на Эссекс-роуд, когда Малк проходил мимо. Как обычно. Малк десять минут притворялся, что рассматривал мохнатые оборки для лестничных ковров – и уже почти заказал несколько, так сильно он нервничал от того, что снова ее увидел. Он тоже жил на первом этаже; потом мы смеялись над тем, что лестничные ковры ему никак не могли быть нужны.

– Ты не мог просто притвориться, что ищешь новый ковер в гостиную?

– Тогда я не смог ничего придумать. Я очень растерялся, – говорил он непреклонно, и мы с мамой закатывали глаза.

Наконец, когда мама расплатилась за свою крафтовую циновку, она повернулась к Малку и сказала:

– Я собираюсь пойти куда-нибудь выпить. – Она показала «Нью Роуз Паб» напротив. – Что за черт – ты идешь со мной или нет?

– Иду, – ответил Малк. – Только дай мне… – и он посмотрел вниз на образцы ковров.

– Ты что-то хочешь купить? – спросила она его.

И Малк покачал головой, улыбаясь.

– Мне не нужны ковры. Мне вообще ничего не нужно! Я иду с тобой выпить!

Он переехал к нам год спустя, и в тот день мы устроили ему вечеринку, мы втроем и миссис Полл, в саду, даже повесили кое-какие украшения. Мне разрешили выпить малюсенький бокал шампанского. Мама купила кексы у Маркс & Спенсер, и это был очень значительный жест. Еще она купила себе новое ожерелье, и весь вечер она улыбалась, улыбалась во весь рот, так что даже было видно все зубы. Она ни разу не прикоснулась к Малку – она не любила показуху. Но она просто не могла перестать ему улыбаться.

И потом, через пару месяцев после переезда Малка, миссис Полл поехала в Лайм, в свои долгожданные каникулы. Мы с ней походили по магазинам, и она даже купила себе новое платье – джинсовое стеганое платье, очень практичное – и крепкие туфли на пробковых каблуках. В том городе у нее была школьная подруга, у которой она собиралась остановиться. Я все никак не могла с ней распрощаться, и потом мама, Малк и я махали ей, когда ее увозило такси, думая, как мы будем тут втроем дома, совсем одни. Надо сказать, что хоть я и старалась показать всем, что я уже взрослая и что мне больше не так уж нужна миссис Полл, я все равно ее очень ждала.

Но она не вернулась.

Мы долго не могли прийти в себя после смерти миссис Полл. И все же в своем завещании она просила нас продолжать жить обычной жизнью. «Будьте семьей». Так она сказала. И это оказалось легче, чем я думала, привыкая к нам троим: мне, маме и своему отчиму. Ведь нет большей радости, чем радость от того, что два человека нашли друг друга и сделали друг друга счастливыми, и тогда, и теперь. Маме и Малку замечательно вместе – как она обожает его, благоговеет перед ним, как смотрит на него с восхищением – моя колкая, пассивная, отсутствующая мама! Ради него она научилась готовить: кто бы мог подумать, что после стольких лет жареной картошки и рыбных палочек она окажется таким отличным поваром? Она даже ездила с ним в Шотландию на рыбалку. И как он восхищается землей, по которой она прошла, его глаза, когда он смотрит на ее золотые волосы, когда она издевается над ним, то, как он бубнит и весело говорит сам с собой, когда складывает постиранные вещи, загружает стиральную машину, занимается всеми этими рутинными делами, чтобы она ничего не делала по дому, только писала и готовила. Она устраивает беспорядок – он его убирает.

Мой брак развалился, потому что я думала, что страсть, какая была у моих мамы с папой, это самое важное. Я ошибалась. Все дело в обожании, и последние десять лет это происходило прямо у меня перед носом. Они обожали друг друга. Они не могли поверить, что нашли друг друга. Он сделал ее счастливой: наконец.